Маскарад жизни

В каких же словах мне оплакать свою печаль?
Ночь стекает с плеч бесшумной талой водой
Сегодня есть место снегу и даже жаль
Что кончилась осень, и ты не будешь со мной…

(...)
А она смеялась над своей беспомощностью, своим сезонным безумием и чувствовала себя вправе любить весь мир. Поэтому она поцеловала его – легкое касание пересохших от внезапного осознания несбывшейся смерти губ. Он ответил почти грубо, словно заставляя забыть вкус серой воды в стакане. Так они провели последнюю ночь осени.
Наутро выпал снег. Бурые полусгнившие листья запорошило белым. Пусто было в мире и она не плакала, провожая его. Знала, что вернется, и не важно, кто к кому. Главное, что вернется…

P.S. Нашедшие в себе силы прочитать зарисовку полностью - как бы вы ее назвали? (Как в прямом, так и в преносном смысле, конечно) :)

Иногда ей хотелось взять в руки кухонный нож и вырезать себя из этой бессмысленной осени, словно снежинку из бумаги. Зиму она любила: в это время года ей никто не докучал, потому что дорожку до крыльца заносило снегом, а расчищать было лень. Раз в неделю к воротам подъезжал фургон с продуктами, да изредка приходили немногочисленные друзья.
Однажды кто-то посоветовал ей писать дневник – чтобы не оставаться наедине с осенью. Она послушалась и даже придумала себе собеседника: сына фермера из какой-то далекой и загадочной страны, студента Королевской академии. В меру разгильдяя, чуточку лентяя, совсем не чуточку острослова и насмешника. Три осени эти «беседы» спасали ее, но у любого лекарства когда-нибудь истекает срок годности…
Сегодня началась осень. Она поняла это по хрустальной прозрачности воздуха и по особому запаху – предвестнику гниения еще не опавших листьев. Этот запах сводил ее с ума, срывая предохранители тоски, тщательно спрятанной с прошлой осени. Привычные занятия, недочитанная книга, назначенная встреча – все это перестало волновать ее. Она вернется к этому, когда наступит зима.
К ночи тоска только усилилась, постепенно перетекая в отчаянную пустоту где-то в области сердца. Комната в сумерках походила на тщательно замаскированную клетку. Ковер заглушал шаги, неясные тени метались по стенам и не находили выхода. Пустота в сердце гнала ее из дома и впервые она решилась выставить свое безумие напоказ. Если она переживет эту ночь, таинственный «кто-то» не сможет больше догнать ее.
Она шла по главной улице к мосту. Красное платье, золотистый шарф на плечах – отчаянно-ярко в синих сумерках. На набережной располагался клуб «Веселый бесенок». Ни для кого не было секретом, что именно там в последний раз видели живыми тех, кого утром вылавливали из реки. Как всегда в клубе было полутемно, и расстроенная гитара выводила бесконечную мелодию. Гитарист был слегка пьян, иногда промахивался мимо струн – никто не высказывал недовольства. На нее сразу же обратили внимание: «Эй, красотка, иди к нам! Мы угощаем!» Игнорируя призыв, она прошла к стойке и томно-загадочно спросила у невзрачного юноши: «Потанцуем?» Тот слез с высокого табурета и неуверенно подал ей руку. На них обрушился шквал соленых шуточек, а взбодрившийся гитарист попытался изобразить нечто напоминающее вальс и танго одновременно.
Он не умел танцевать, хотя всеми силами старался этого не показать. А она отдавала танцу всю душу и он пьянил ее как дорогое вино. Если стук каблуков способен прогнать пустоту прочь, то она была беззаботна и счастлива. Он переступал с ноги на ногу, иногда осторожно обнимая ее за талию. Музыка закончилась. Он поцеловал ей руку. Во время танца они не смотрели друг на друга, а теперь она отметила, что его можно даже назвать красивым. Жаль, он не переживет этой ночи. Дверь клуба за ее спиной бесшумно закрылась.
От воды потянуло сырым холодом, когда она сняла туфли и продолжила свой танец. Ее лихорадочная энергия требовала выхода. Когда на песок легла чья-то тень, она замерла с поднятыми руками, будто так и следовало сделать. Тот юноша из бара внимательно смотрел на нее, не решаясь заговорить. Она хрипло рассмеялась, откинув с лица мешающую прядь. Она чувствовала себя легко и прозрачной, почти бесплотной. За рекой ярко вспыхнул костер.
«Последняя ночь лета» - раздался за ее спиной голос. «Ты хотел прыгнуть с моста. Это выше по течению» - жестко отозвалась она. Ей хотелось ударить его – разбить губы, заставить замолчать. Необходимость делить с кем-то последнюю перед осенним безумием ночь мучала ее. Еще немного и она встала бы на не успевший остыть каменный парапет и шагнула с него прямо в зиму – подальше от липких ладоней клена и нескладного парня, собравшегося умирать в неполные двадцать или сколько ему там было.
Вдруг он бережно обнял ее, оказавшись на голову выше, и сказал: «Ты не узнаешь меня?» Она вновь рассмеялась – с горькой иронией. «Ты пьян, приятель. Уже драную кошку от своей знакомой отличить не можешь. Иди домой и ложись спать. Завтра думать забудешь, что сегодня жить не хотел.» Он отступил на шаг, словно растерявшись.
Наутро в дверь постучал ее старинный друг. Они провели вместе день, хотя обоим не хотелось вспоминать о караулившем ее безумии. Вечером он ушел. Она продолжала ходить по комнате, наполненной синеватым светом сумерек. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось.
Через несколько недель к окну прилип первый кленовый лист. Когда она вышла, чтобы отодрать его от стекла, то нашла на пороге конверт. Из него выпал белый лист, на котором размашистой строкой значилось. «Вспомни меня!» Этот лист она тоже в дом не пустила, разорвав его на крыльце.
В тот день ей стало совсем плохо. Пустота выпила ее до дна, словно хрустальный бокал с вином. Ей не хотелось умирать – больше по привычке, потому что сил сопротивляться уже не было. Тогда она в последний раз обошла дом, заглянула во все комнаты и достала из ящика письменного стола черный флакон. Спустила вниз - на кухне сидел парень из бара самоубийц и внимательно изучал пятна на старой скатерти.
Она, не обращая на него внимания, налила в стакан воду из чайника, вылила туда бесцветную жидкость из флакона. Вода посерела. Когда ей осталось только сделать глоток, он отнял стакан и выплеснул на пол – жидкость потекла по светлым доскам, оставляя обугленный след. Она сползла на пол, не в силах что либо предпринять. Пустота тихонько смеялась, предвкушая добычу.
Никто на нее так не кричал: не переубеждая, не доказывая, просто выплескивая эмоции. Пустота в ужасе зажимала уши. Когда он услышал ее истерический хохот, то растеряно уставился на нее – как в ту ночь на пляже.

Иногда ей хотелось взять в руки кухонный нож и вырезать себя из этой бессмысленной осени, словно снежинку из бумаги. Зиму она любила: в это время года ей никто не докучал, потому что дорожку до крыльца заносило снегом, а расчищать было лень. Раз в неделю к воротам подъезжал фургон с продуктами, да изредка приходили немногочисленные друзья.
Однажды кто-то посоветовал ей писать дневник – чтобы не оставаться наедине с осенью. Она послушалась и даже придумала себе собеседника: сына фермера из какой-то далекой и загадочной страны, студента Королевской академии. В меру разгильдяя, чуточку лентяя, совсем не чуточку острослова и насмешника. Три осени эти «беседы» спасали ее, но у любого лекарства когда-нибудь истекает срок годности…
Сегодня началась осень. Она поняла это по хрустальной прозрачности воздуха и по особому запаху – предвестнику гниения еще не опавших листьев. Этот запах сводил ее с ума, срывая предохранители тоски, тщательно спрятанной с прошлой осени. Привычные занятия, недочитанная книга, назначенная встреча – все это перестало волновать ее. Она вернется к этому, когда наступит зима.
К ночи тоска только усилилась, постепенно перетекая в отчаянную пустоту где-то в области сердца. Комната в сумерках походила на тщательно замаскированную клетку. Ковер заглушал шаги, неясные тени метались по стенам и не находили выхода. Пустота в сердце гнала ее из дома и впервые она решилась выставить свое безумие напоказ. Если она переживет эту ночь, таинственный «кто-то» не сможет больше догнать ее.
Она шла по главной улице к мосту. Красное платье, золотистый шарф на плечах – отчаянно-ярко в синих сумерках. На набережной располагался клуб «Веселый бесенок». Ни для кого не было секретом, что именно там в последний раз видели живыми тех, кого утром вылавливали из реки. Как всегда в клубе было полутемно, и расстроенная гитара выводила бесконечную мелодию. Гитарист был слегка пьян, иногда промахивался мимо струн – никто не высказывал недовольства. На нее сразу же обратили внимание: «Эй, красотка, иди к нам! Мы угощаем!» Игнорируя призыв, она прошла к стойке и томно-загадочно спросила у невзрачного юноши: «Потанцуем?» Тот слез с высокого табурета и неуверенно подал ей руку. На них обрушился шквал соленых шуточек, а взбодрившийся гитарист попытался изобразить нечто напоминающее вальс и танго одновременно.
Он не умел танцевать, хотя всеми силами старался этого не показать. А она отдавала танцу всю душу и он пьянил ее как дорогое вино. Если стук каблуков способен прогнать пустоту прочь, то она была беззаботна и счастлива. Он переступал с ноги на ногу, иногда осторожно обнимая ее за талию. Музыка закончилась. Он поцеловал ей руку. Во время танца они не смотрели друг на друга, а теперь она отметила, что его можно даже назвать красивым. Жаль, он не переживет этой ночи. Дверь клуба за ее спиной бесшумно закрылась.
От воды потянуло сырым холодом, когда она сняла туфли и продолжила свой танец. Ее лихорадочная энергия требовала выхода. Когда на песок легла чья-то тень, она замерла с поднятыми руками, будто так и следовало сделать. Тот юноша из бара внимательно смотрел на нее, не решаясь заговорить. Она хрипло рассмеялась, откинув с лица мешающую прядь. Она чувствовала себя легко и прозрачной, почти бесплотной. За рекой ярко вспыхнул костер.
«Последняя ночь лета» - раздался за ее спиной голос. «Ты хотел прыгнуть с моста. Это выше по течению» - жестко отозвалась она. Ей хотелось ударить его – разбить губы, заставить замолчать. Необходимость делить с кем-то последнюю перед осенним безумием ночь мучала ее. Еще немного и она встала бы на не успевший остыть каменный парапет и шагнула с него прямо в зиму – подальше от липких ладоней клена и нескладного парня, собравшегося умирать в неполные двадцать или сколько ему там было.
Вдруг он бережно обнял ее, оказавшись на голову выше, и сказал: «Ты не узнаешь меня?» Она вновь рассмеялась – с горькой иронией. «Ты пьян, приятель. Уже драную кошку от своей знакомой отличить не можешь. Иди домой и ложись спать. Завтра думать забудешь, что сегодня жить не хотел.» Он отступил на шаг, словно растерявшись.
Наутро в дверь постучал ее старинный друг. Они провели вместе день, хотя обоим не хотелось вспоминать о караулившем ее безумии. Вечером он ушел. Она продолжала ходить по комнате, наполненной синеватым светом сумерек. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось.
Через несколько недель к окну прилип первый кленовый лист. Когда она вышла, чтобы отодрать его от стекла, то нашла на пороге конверт. Из него выпал белый лист, на котором размашистой строкой значилось. «Вспомни меня!» Этот лист она тоже в дом не пустила, разорвав его на крыльце.
В тот день ей стало совсем плохо. Пустота выпила ее до дна, словно хрустальный бокал с вином. Ей не хотелось умирать – больше по привычке, потому что сил сопротивляться уже не было. Тогда она в последний раз обошла дом, заглянула во все комнаты и достала из ящика письменного стола черный флакон. Спустила вниз - на кухне сидел парень из бара самоубийц и внимательно изучал пятна на старой скатерти.
Она, не обращая на него внимания, налила в стакан воду из чайника, вылила туда бесцветную жидкость из флакона. Вода посерела. Когда ей осталось только сделать глоток, он отнял стакан и выплеснул на пол – жидкость потекла по светлым доскам, оставляя обугленный след. Она сползла на пол, не в силах что либо предпринять. Пустота тихонько смеялась, предвкушая добычу.
Никто на нее так не кричал: не переубеждая, не доказывая, просто выплескивая эмоции. Пустота в ужасе зажимала уши. Когда он услышал ее истерический хохот, то растеряно уставился на нее – как в ту ночь на пляже.